[Ютака В.]

Некоторое время назад я влезла во флэшмоб.

Правила:
"Я даю вам три темы, а вы пишете у себя три коротких рассказа на эти темы. В свою очередь, вы участвуя во флэшмобе можете давать темы, тем, кто вас об этом попросит в комментариях."

Иии получилось то, что получилось.
Вероятные предупреждения:
- ни конца, ни начала, чистые выгрызки из более масштабных историй, которые, возможно, никогда не будут написаны.
- да, все эти люди живут у меня в голове, там еще больше народу, если на то пошло.
- да, я влезла в этот флешмоб, потому что почему бы этой общаге из головы не посмотреть, наконец, на людей, и не показать себя.
- у меня очень слабое представление о католических приютах при монастырях, поэтому последний отрывок - чистое отбалды.
- и вообще исполнение с темой разве что рядом постояло

 Хаджиме Мей
1. Шепот звездного ветра
Когда он пришел в себя, первым, что он увидел, был незнакомый гладкий беленый потолок вместо обветшалого кирпичного свода колокольни, к которому он привык за столько лет.
Он поднес к лицу руку, и едва не вскрикнул, не увидев на ней ни жестких блестящих перьев, ни твердой чешуйчатой кожи на ладонях, ни длинных когтей - обычная рука, длиннопалая и худая в широком рукаве рубахи, в которую кто-то его переодел.
Он провел по лицу и не удержался от судорожного вздоха, когда понял, что перья исчезли, и рот его - больше не клюв, и на висках нет выростов, похожих на короткие рога, зато есть щетина на щеках и подбородке.
Поморщившись от прошившей левый бок боли, он встал и медленно, держась за стену, подошел к узкому окну, перед которым колыхалась белая полотняная занавеска. Из-за окна слышались приглушенные голоса и шорох деревьев на легком ветру.
За окном в лунном свете под ясным звездным небом дремал городок - зеленоватые в лунных лучах крыши, маленькая площадь прямо под окнами, чернильно-темные кроны деревьев между домами. В некоторых окнах еще горел слабый свет.
- ... значит, вы говорите, что нашли его в лесу, когда ваш корабль отнесло шквальным ветром к юго-востоку?
Ворчливый голос донесся откуда-то снизу, хотя площадь и была безлюдной.
- Совершенно верно, - о, этот голос, звонкий и строгий, он узнал бы, даже если бы наглотался спорыньи, даже если бы чудовищная сущность снова пробудилась в нем. - Вероятно, его ограбили и оставили умирать бандиты, в горах сейчас скрывается не одна шайка.
- Капитан, у меня нет оснований вам не верить, ваша репутация бежит впереди вас, и газеты мы здесь читаем. Но, видите ли, в последние несколько недель в этих краях был почти полный, как вы говорите, штиль, ни облачка на небе, и я, право, не знаю, как расценивать ваши слова...
- Как и я не могу объяснить природу ветра, сбившего "Тулузу" с курса, синьор. Движение воздушных потоков на большой высоте не всегда возможно предугадать. Как бы то ни было, ему повезло, что с нами был Клоди...
- Да уж, ваш судовой врач вытащил его чуть ли не с того света, хотя, уж позвольте быть честным, капитан, по нему не скажешь, что он на это способен.
- Клоди из тех, кого лучше не судить по внешности, синьор. Позволите мне подняться?
- Ненадолго, капитан. Вашему спасенному все еще нужен покой.
Он глубоко вдохнул воздух, в котором еще стояли запахи пыли и дегтя, печного дыма и реки, лошадей и подсохшей за день на солнце листвы, прислушиваясь к шагам за крашеной белой дверью позади него - быстрым и осторожным шагам по скрипучему деревянному полу.
Он обернулся ровно за мгновение до того, как дверь открылась и она осторожно, чтобы не потревожить его, вошла в комнату.
Было непривычно видеть ее не в вышитом шелковом платье и с лентами в волосах, а в этой сине-красной форме и с убранной на затылок косой
Впрочем, так она и выглядела, когда он увидел ее впервые. Сам он с тех пор изменился куда как больше.
- Bella mia, - хрипло звучит в ушах собственный голос.
Она подходит ближе и качает головой.
- Рене, - отвечает она серьезно, но глаза сияют от радости. - Мое имя Рене, сударь. Но как ваше имя? Я не могу больше звать вас Зверем.
Она протягивает ему руку, и легкий бриз, залетевший в окно, отбрасывает непослушную тонкую прядку от ее виска, и за окном на ветру о- чем-то шепчут листья.
- Я не помню своего имени, Рене. Я не слышал и не произносил его веками, - он подхватывает теплую ладонь и притягивает Рене к себе.
- Вам еще рано вставать с постели, - укоризненно качает она головой, но подходит ближе, смотрит в его лицо, словно высматривая в человеческих чертах остатки Зверя. - И ветер усиливается.
- Еще немного. Вы ведь помните, что в моем городе никогда не было ветра? - он обнимает Рене, прижимает к себе так сильно, как может - теперь он действительно может, не опасаясь, что задушит или переломит ее мощными лапами, закрывает глаза, вдыхая запах волос и теплой девичьей кожи за ухом.
Свежий ветер перебирает его волосы, звезды в ясном небе мерцают так, что, кажется, их видно даже сквозь опущенные веки, и ветер и звезды разгоняют ночную тьму, и позади остался выход из полуразрушенного каменного лабиринта.
Блуждания Зверя окончены. Дальше идти придется дорогой людей. Осталось лишь вспомнить, какова его дорога сейчас, спустя несколько веков...

2. История обыкновенного бога.
- Знаешь ли ты, Тристесса, прелестная моя плакальщица, что самое неудобное в моем положении? Самое неудобное в нем - то, что время от времени я вынужден умирать и снова рождаться, теряя каждый раз по десять, а то и все двадцать лет на то, чтобы снова стать тем, кем я есть. Мой отец, внося изменения в свой величайший замысел, оставил мне силы и память, но не дал бессмертия, и жизнь моя, как и жизни моих братьев и сестер - бесконечный круг перерождений.
Знаешь, девочка, за все свои жизни, за все свои рождения я успел обойти весь этот мир, хотя кто знает, может остались еще неизведанные уголки - но я не хочу рыскать по темным углам и закоулкам в поисках неизвестно чего, если в скором времени я смогу сделать из этого мира нечто совершенно новое, и ты поможешь мне в этом, Тристесса.
Поймешь ли ты, дитя, как забавляет меня смотреть на то, как некогда могучие боги проживают одну жизнь за другой, не помня о былом величии и подчас опускаясь на самое дно? Помнишь ли ты матроса, которого я не дал тебе осушить там, в Нанте? Он был мертвецки пьян и, как говорили его приятели, ни капли не трезвел даже во время шторма. Пьяницам везет, говорили они, а я сдерживал смех - знали бы они, что много веков назад этот грязный пьянчуга хохоча подымал волны высотой с башню и легким движением пальцев бросал корабли на прибрежные утесы. Он забыл о море, но море его помнит - вот так ирония.
Подлей мне еще вина, Тристесса, мне нравится, как ты слушаешь меня, а чтобы тебе было что слушать, мне надо промочить горло... В той жизни, в другом мире у меня был брат - знаешь, из этой породы тихих и послушных, но стойких, как мои близнецы с далеких островов на Востоке, хотя он был не настолько невозмутим. Он был намного слабее меня, но пока я наслаждался новорожденным миром и добавлял туда деталей - ты ведь видела, как извергается вулкан, девочка? Правда величественное зрелище? А ведь если бы не я, никто бы и помыслить о нем не смог, а ведь это было меньшим из того, что я сделал - мой милый братец попал в отличие у отца и занял мое место. Ну, ну, не хмурься, это, конечно, несправедливость, но попасть в любимчики безликого бесконечно могущественного существа - то еще удовольствие.
Представляешь, что бывает, когда оно снисходит поговорить с тобой? Ну так представь, что тебе прямо в ухо кричит во весь голос обладатель хорошего зычного баса, а над другим ухом бьет огромный колокол, и все это у тебя в голове. Тяжко, правда? А брат как-то это выносил. Как думаешь, где я его встретил в последний раз? Да на пути из семинарии в Париже в тот же чертов Нант, точнее, в какую-то деревушку под ним. Я узнал его еще до того, как он поравнялся со мной - этот взгляд, полный ожидания неминуемого гнева Всевышнего, нельзя не узнать. И ведь он никогда не вспомнит, что то был не гнев, а благосклонное внимание. Видишь, как хорошо, что я забрал тебя из монастыря: теперь ты знаешь, что всё, чему там учат - нелепое вранье.
Огонь догорает, Тристесса, скоро рассвет. Тебе пора готовиться ко сну. Иди к себе, сейчас я хочу остаться один. Не нужно так смотреть - я не люблю сострадательных взглядов. Завтра ночью вернется Орхан-бей, он обещал кое-что интересное, думаю, что тебе понравится. Ступай...
С глухим звуком закрывается тяжелая дверь. Затихает шорох платья и стук каблучков в гулком коридоре. Небо за окном светлеет - чернила, разбавленные молоком.
Скоро рассвет...

3. Секрет волшебства.
- А секрета-то никакого и нет, - посмеивается мать Агата, с усилием помешивая густое душистое варево в котле. - Вон он, секрет, в горшочке позади тебя. Немного мускатного ореха в повидло - и самой английской королеве подать не стыдно будет, если ее, конечно, занесет к нам в Бретань... Вечно у тебя на уме какие-то секреты, Камиль, везде загадки выискиваешь. Сам знаешь, у нас тут не университет и не Венеция...
Она только вздыхает, когда на лбу бывшего воспитанника пролегает глубокая морщина - словно туча посреди ясного дня набежала. Стоит упомянуть Венецию - и Камиля не узнать, сразу хмурится и сникает, а спросишь - и не говорит ничего, слова не вытянешь. Вот и сейчас - помрачнел и вышел из кухни в сад, пробормотав себе под нос "Пойду паданцы подберу". Поди его пойми, всегда такой был.
- Какие уж там паданцы, - ворчит про себя мать Агата, поправляя на вспотевшем от жары в кухне носу очки. - Дети все собрали, вчера еще. Ох, Камиль, Камиль, всегда был молчальником. Хоть бы уж со святым отцом поделился...
Впрочем, и мать Агата кривит душой, уверяя Камиля, да и себя самое, что никаких секретов нет в их обители, маленькой и тихой, старухи да дети из приюта, да еще отец Сельен. Вот уж тоже ходячая загадка - как двадцать лет назад приехал тоненьким и обманчиво хрупким херувимчиком прямо из семинарии, так за двадцать лет почти не изменился - вроде бы и глаза посуровели, и очертания губ потверже стали, а больше и не изменилось ничего. Девицы, которые на его проповедях вздыхали и бросали томные взгляды, уже с дочерьми на выданье слушать проповеди приходят. И ведь не спросишь - отшучивается, что воздух в обители хороший, а учинять допрос совсем уж неловко, а тем более - с кем-то делиться. В почти семьдесять лет все моложе пятидесяти детишками кажутся, и глаза уже не те, скажут - сослепу вам, матушка, показалось.
Что один, что другой - стоят друг друга, два сапога пара. Не зря святой отец Камиля среди воспитанников с первого дня отличал. Показывать этого не показывал, конечно, но уж явно волновался за него больше, чем за других, а когда Камиль собрался на учебу уезжать, так и вовсе отпускать не хотел. Ох и сердитые они тогда ходили... До сих пор друг друга сторонятся, да так настороженно друг на друга смотрят, когда думают, что другой не видит, что будь Камиль девицей, к примеру, выглядели бы как поругавшаяся парочка.
Мать Агата с улыбкой качает головой. И эти люди еще спрашивают у нее, в чем секрет ее яблочного повидла.

@темы: дыми, сенбоншалфей, моб сдал - моб принял, тварьчества